Все ближе время принятия важного решения для Первого Лица, относительно дальнейшего развития ситуации с преемственностью власти. Многие аналитики предсказывают свои варианты, а кто-то стремится понять логику. Последнее нам представляется особо ценным моментом, поэтому вашему вниманию мы предлагаем мысли Алексея Чадаева о двух моделях власти, сценариях передачи её преемнику, перспективах российской политсистемы в контексте транзита и о том, почему Путину приходится править, а не царствовать:
“Продолжаю публиковать черновики к будущему лонгриду про конституционализм. На сей раз — к теме «сменяемости власти».
Есть две управленческих доктрины — я условно называю их «северо-западной» и «юго-восточной».
Первая выглядит так: есть реальная элита, часто наследственная, почти несменяемая, но теневая, не обременённая формальными должностями и не стремящаяся к ним. Она держит «большую стратегию», ключевые активы и рамки. И есть набор публичных позиций, куда она делегирует, по сути, исполнителей — даже если это позиция СЕО (президента, премьера, министра, депутата, главы корпорации и т.д.). Разумеется, проводя их для надежности через ритуалы типа «всеобщих выборов». И время от времени поправляет «директоров», если их заносит или если они решают о себе возомнить. В особенности — если вздумают поверить, что их правда «народ выбрал».
Вторая, соответственно, выглядит так. Кто сидит на троне, в большой шапке и с атрибутами власти — тот и есть реальный бабай; не только по форме, но и по сути. Власть сакральна, самоценна и ритуально-демонстративный статус должен соответствовать реальным полномочиям и возможностям. Если даже человек встал на такую позицию благодаря кому-то, первое, что он должен сделать — отрезать яйца своим благодетелям, чтобы ни в коем случае не быть никому обязанным троном. Все прочие уровни власти делегируются от верхнего, и в рамках своих полномочий столь же абсолютны — но лишь до тех пор, пока сохраняется лояльность и доверие по вертикали. Все прочие — советчики, помощники, попутчики, но в любом случае второстепенные персонажи.
Первая модель наиболее выдающимся образом реализована в англосаксонской политической культуре; в континентальных она постоянно хромает, но в общем тоже работает. В определенной своей части — см. «технократов» и стоящие за ними семьи/корпорации «двора» — она работает и у нас.
Вторая — это такое «евразийство», доходящее до гротеска в экзотических режимах типа северокорейского или туркменского, но в более мягких формах распространённое много где — от ряда европейских стран до Индокитая или Латинской Америки. Ну и у нас тоже в какой-то мере, понятное дело.
Родовая травма и ключевая уязвимость «северо-западной» модели — это риск узурпации «исполнительными директорами» реальной власти, «большого кидка» ими теневых стейкхолдеров или разгрома республиканской аристократии. До сих пор иногда всплывает в «массовом подсознательном» старая европейская драма изничтожения Меровингов и смены потомков Хлодвига бывшими «мажордомами» — потомками Карла Мартелла.
Именно как ключевой предохранительный механизм против мажордомского coup d’etat и вызревает в той культуре принцип «сменяемости власти», обрастая соответствующим философско-правовым аппаратом. В базовой онтологии власть априори тождественна «коррупции», повреждению человеческой природы. Если по-простому, чем дольше человек сидит на большой должности, тем больше он неизбежно начинает воспринимать ее как свою неотчуждаемую собственность, и тем больше тяготеет к злоупотреблениям. Именно поэтому необходимо регулярно менять людей на таких позициях, предусмотрев жесткие временные ограничения. Причём характерно, что речь идёт об ограничении срока доступа к реальным управленческим рычагам, а не к «титулу власти» — таковой сам по себе относится скорее к вещам ритуально-демонстративным, и в этом смысле нынешние живущие по веку и правящие по полвека Виндзоры мало чем отличаются от Меровингов после Дагобера или поздних аббасидских халифов. Проблемой является не «король», могущий быть практически вечным, а могущий и вообще не быть — проблемой всегда является засидевшийся «первый министр».
У бабайстанов другая проблема. Во-первых, это постоянный риск заговора приближенных, что заставляет бабая рано или поздно превращаться в законченного параноика, не верящего никому и подозревающего всех. И во-вторых, это тяжелейшая проблема наследования — бабайскую власть очень трудно передать, не расплескав, даже собственному потомству, не говоря уж о «преемниках», как их ни усыновляй. Забота о том, как удержать власть и как ее потом передать, сжирает огромное количество времени и энергии и у самих бабаев, и у контролируемых ими систем, и все равно в этом месте регулярно сбоит.
В новейшей русской истории была предпринята радикальная попытка перехода к «директорской» модели — это избрание Медведева президентом в 2008-м. Увы, уже к марту 2011-го выяснилось, что для таких конструкций мы все-таки не очень подготовлены: тут же у трона «зиц-директора» выстроился целый хор лизоблюдов, в живописном разнообразии от записных либерал-людоедов до слабоватых в рюски язикэ звероолигархов, с назойливым рефреном: Дима, кинь Вову. Ты ж на троне уже — будь и правда царем, а не понарошку. Несмотря на то, что вся эта шобла аж голосовые связки сорвала, Пипина Короткого из Дмитрия Анатольевича так и не вышло; в этом, думаю, его — без иронии — огромная историческая заслуга, которую по-настоящему оценят потомки не раньше чем лет через сто. Современники же, неблагодарные твари, именно за это тогда и наградили его эпитетом Жалкий, который звучал лейтмотивом в разочарованном вопле стотысячных зимних митингов хорошелицых.
Почему заслуга? Потому, что в результате для нас по-прежнему не захлопнулась дверь «северо-западного» сценария. И как бы я сам лично к Медведеву ни относился (а у меня огромное количество мотивов его не любить), свой пресловутый домик с уточкой он, считаю, более чем заслужил.
Сюжет Путина — намного более сложный. Его самого еще в 1999-м как раз и ставили тоже как «директора», но он буквально в первые же три года поломал об коленку всех самых борзых своих «стейкхолдеров», а остальные поспешили превентивно «равноудалиться». Это был, конечно, классический «бабайский» трек, но в Путине живут в непонятной до сих пор пропорции обе онтологии — и отсюда его решимость на рискованный — и провалившийся в итоге — «тандемный» эксперимент.
Более того: Путин и после 2012-го продолжает экспериментировать с миксом этих двух моделей. Его «двор», состоящий из наскоро навербованных в патриции дружбанов по прошлым жизням — выстроен как мощный противовес «аппарату», который, сжав зубы, терпит всех этих нестатусных, но могущественных питерских донов, иногда устраивая против них подковерные «верноподданнические бунты». Сам же он изобретает все новые сложные модели делегирования именно управленческой компоненты — именно на этом поднялись и Собянин, и «технократы», и даже Мишустин, например. Он раз за разом пытается перейти в режим «царствовать, но не править», а система упорно тянет его назад в роль того всемогущего и всерешающего Бэтмена, которым он был в «золотые годы» 2004-2008. Избы-то периодически по-прежнему скачут, и кони горят — дайте денег, Владимир Владимирович.
В этой связи реальная развилка так называемого «транзита» в нашем случае состоит в том, удастся ли — теперь уже после его ухода — превратить позицию «первого лица» в позицию «директора», имеющего сложно организованную республиканскую опору и ограниченного в первую очередь бесперебойным механизмом регулярной сменяемости. Или же все сведётся к поиску преемника-«бабая», команданте-эль-хефе, который выкинет на свалку всю эту хитро организованную систему сдержек и противовесов — будь то «двор», «семьи», «аппарат» или «технократию», и твёрдой рукой поведёт нас по ясному и простому пути перманентной евразийской интеграции.
Есть, конечно, и третий сценарий — что все вообще сломается и полетит к чертям. Но вот его как раз при любом раскладе хотелось бы избежать».